На Немецкой улице в номере двенадцать, где ворота широко распахнуты во двор синагоги, жил еврей, о котором никто не ведал, с чего он живет, чем зарабатывает на пропитание. Даже Винцентий, сторож, перед которым весь двор лежал, как раскрытая колода карт, не мог толком дать отчет Цоху, владельцу дома, кто этот еврей и чем занимается. Цоху важно было знать заранее, как будет с платой за квартиру. Из рапорта Винцентия он делал выводы, кто способен платить аккуратно, а от кого жди проволочек. Винцентий оценивал каждого квартиранта по числу ночных возвращений домой: опоздавший обязан был уплатить десять грошей за открытие ворот. Если он от кого-то подолгу не имел дохода, это было верной приметой, что дела у того пошли неважно, и экономить приходится на всем. Как следствие, Цох являлся на своей «колымажке» с выбракованным из цирка Цинизельса пони, карликовой лошадкой, чтобы побеседовать с квартирантом по поводу оплаты, а может и предложить подыскать себе квартиру подешевле.
Наш еврей, однако, платил вперед, не задерживаясь ни на день. И сколько Цох ни допытывался у сторожа, откуда тот берет деньги, ответа у мужика не было.
Жил этот еврей в мансарде один, без семьи. Он больше сидел дома, чем проха-живался по синагогальному двору. Винцентий однажды поднялся к нему якобы взглянуть, не сорвало ли со стены дождевым потоком водосточную трубу; он застал его сидящим у стола, заваленного листками белой бумаги, нарезанными, как этикетки для винных бутылок, и пастельными мелками разных цветов.
Винцентий так и сообщил хозяину, что еврей, мол, живет заготовкой этикеток для уксуса Боровского, а, может быть, для лимонада Бергера. У Цоха, однако, в голове не укладывалось, как это – этикетки делать вручную, а не заказывать в типографии. Он решил для себя, что хоть Вильна и не испытывает недостатка в сумасшедших, пусть будет еще один, вздумавший конкурировать с типографией. Лишь бы он не буянил и платил квартплату.
В Вильне таки не было недостатка в сумасшедших. Синагогальный двор просто кишел чокнутыми. Юдке-Девица гонялся летом и зимой за девицами и дамами, проходившими через двор. По поводу него шушукались, что он не такой уж сумасшедший: старух-де вот не преследует. И был там Гедалькэ-Кантор, кричавший, что его не пускают к амвону в Городской синагоге потому, что у него нет лакировок. Рохл-Чокнутая мечтала стать придворной дамой и наряжалась в кринолин, подаренный ей Еврейским театром. Исерсон витийствовал на ступенях Молельного дома могильщиков, призывая открыть двери сумасшедших домов, ибо сидят там как раз самые здравомыслящие.
У Шейндл в чайной под окнами молельни Гаона Илиягу размещался клуб сумасшедших. Только Шейндл могла справляться с ними. Странный еврей, однако, не заходил к Шейндл в чайную и не смешивался со всей этой чокнутой «бражкой».
Лишь в одном месте на Синагогальной площади он один раз появился: в библиотеке Страшуна. Хайкл Лунский, библиотекарь, увидев в дверях еврея, растерянный взгляд которого бродил по книжным шкафам, подошел к нему и предложил стул у стола в читальном зале. После, когда он заметил, что еврей сидит, как обреченный, у края стола битый час, перебирая нервно пальцы, он подошел к нему и тихо спросил: «Могу ли я вам чем-то помочь?». Еврей поднял к библиотекарю свои черные потухшие глаза, которые как нельзя лучше сочетались с его изможденным лицом. Наконец еврей пробормотал: «Я хотел бы узнать…» — и вдруг замолчал. Хайкл его приободрил:
— Так скажите же, что именно вы хотели бы знать, не стесняйтесь, спрашивайте.
Тут еврей обрел дух и тихо ответил:
— Я хотел бы узнать о еврейских деньгах.
— О еврейских деньгах? Что именно вы хотели бы знать?
— Ну, была ведь у нас когда-то Земля Израиля, Эрэц Исроэл, что за деньги там ходили?
Хайкл Лунский воспринял вопрос еврея так естественно, как будто бы тот спросил который час. От отвел его в отдельный уголок и сказал, что для того, чтобы знать (что-то) о еврейских деньгах, надо порыскать во многих книгах, однако, раз тот уже пришел в библиотеку, он ему сообщит некоторые детали, как говорится, «на кончике ножа»: в Торе, в главе «Хаей Сара», сказано, что Авраам заплатил четыреста шекелей за пещеру Махпела, чтобы предать там земле свою жену Сару. Когда иудеи воевали с римлянами, то чеканили монеты, носившие такое же название: «шекель». «Шекель, — еврей прервал лекцию Хайкла – шекель, таки красивое название, как вы думаете?».
Слово за слово, и Хайкл начал понимать, что сподвигло необычного посетителя заняться еврейскими деньгами. Было похоже, что в голове его «переставили мебель», он так ревностно и серьезно взялся развивать свою идею-фикс, что улыбка на несколько минут покинула лицо Хайкла.
Еврей поведал, что живет он один. Сестра шлет ему из Иоганесбурга на жизнь. Он мыслит, что однажды возникнет еврейское государство: все нынешние несчастья указывают на это. Вот он и принял решение подготовить деньги для этого государства. Государство без денег – ничто. Он давно уже думает об этом. Он , правда, не знал, как к этому подступиться, даже, как назвать валюту. Теперь-то он уже знает. Она будет называться «шекель». Он напишет на каждой банкноте «Идиш гелт» — еврейские деньги и собственноручно поставит на них подпись, как президент страны. Все будет написано на идиш, хоть там, в будущей стране, говорить будут на иврите. Идиш, однако, лучше, так как понятно каждое слово. Он немедля начнет покупать все на еврейские деньги, а раз в месяц он будет менять еврейские деньги на польские злоты. Таким образом, он приучит виленских евреев к собственным деньгам в качестве первого шага к собственной стране.
При упоминании будущего еврейского государства Хайкл Лунский заметил, как у еврея загораются потухшие глаза и начинают гореть тихим огнем, раздуваемые нездешним ветром, несущим в себе детскую мечту.
* * *
Так еврей ввел еврейские деньги в Вильне. Далось ему это нелегко. Первое время ему бросали обратно его валюту. Даже «бобовницы» — женщины, которые ходили по городу с большими горшками бобов и продавали их, напевая: «Бобы горячие – к жизни возвращаем, к царскому столу поставляем!» — даже они не желали продать порцию товара за еврейские деньги. Как еврей ни уверял, что ручается за каждый грош, что спустя месяц он обеспечит еврейский капитал польскими деньгами – все впустую. Сорэ-Морэ-«бобовница»,старшая в этой «бражке», поинтересовалась, на что ему весь этот гешефт, он ведь может заплатить настоящими деньгами – и все дела. Он ответил: «А еврейские деньги, что вовсе не деньги?». Сорэ-Морэ переглянулась со своими товарками и отмерила еврею полную порцию бобов, распаренных, рассыпчатых, тающих во рту. Полученный «шекель» она осмотрела со всех сторон и засунула во внутренний карман поддевки. Женщины ее утешали: «Ну, потеряла порцию бобов, пусть меланхолик удовольствие поимеет…»
Понемногу весь район от Еврейской улицы до дровяного рынка на Завальной привык к еврейской валюте. Курс «шекеля» у него был десять грошей. Провэ из пекарни, «Колбасы Талейкинского, аптека Фрумкина, а уж подавно, — лавки, где продавали по полселедки и творог ложками – все стали брать еврейские деньги после того, как еврей каждый месяц являлся выкупать собственноручный резерв банкнот за государственные злотые. Кроме того, еврей развил деловую активность каждую среду между «минхой» и «майревом» на ступеньках общества «Тифэрэс бохерим», а также во дворе синагоги, куда рабочие парни приходили вечерами насладиться Торой у знатока и толкователя Шмэрла Шарафана: еврей стоял там и менял свою валюту по более низкому курсу за восемь грошей, лишь бы циркуляция еврейских денег росла. Так как весь проходной двор, где продавали старье, а также Йоше – продавец кваса и Ицке – гречишник признавали «шекель» как конвертируемую валюту, вокруг еврея постоянно толпились покупатели. У этого народа, который не гнушался даже покупкой рассола из-под селедки, два гроша тоже считались капиталом.
У Шейндэлэ в чайной «шекель» был весьма уважаем. Как полагается президенту государства, еврей подавал попрошайкам какую-то милостыню, разумеется из самодельных денег, а Шейндл за них давала чай и простоквашу. Она даже раз сказала Исерсону, главному сумасшедшему, что «шекели» у нее имеют более солидный оборот, чем в Банке Бунимовича. Еврей никому не был должен. Каждый месяц, как часы, он ходил по городу обменивать свои еврейские деньги. Даже Аврэмкэ-анархист, главный торговец ношенной одеждой в проходном дворе, который даже в Б-га не верил, как раз таки доверял деньгам еврея и продал ему пару брюк за «шекели».
Еврей расхаживал в своих новых брюках по двору синагоги с папкой, как банкир, и обеспечивал каждого еврейскими деньгами. Гдальке-кантор пропел ему «Мишебейрах» — заздравную, как положено президенту, и евреи уже даже начали вздыхать, да мол, уже время жить по-людски. А почему нет? Полякам полагается государство? «Чего там говорить, этот, действительно чокнутый, играется себе в президента с еврейскими деньгами, но по сути дела то, что он задумал, в этом что-то есть…»
* * *
Заметное число обитателей Вильны долго могло еще подыгрывать мечте о еврейских деньгах, но случилось несчастье, и все предприятие стало разваливаться. Деньги еврея стали подделывать. Зашел он как-то в пекарню Провы рассчитаться, и тут подает ему Провэ пачку банкнот вовсе даже не его. Еврей уж было чуть не лишился чувств, если б его не привели в себя ковшом воды. Когда он оклемался, то стал кричать, что это не его «шекели», его валюту подделали. Так оно и было. Еврей изображал на своих «шекелях» пару домашних львов с мальчишескими лицами, держащих с двух сторон своими тонкими, как ножки стула, лапами бело-голубой флаг. На фальшивых «шекелях» были намалеваны двое бритых животных, без грив, больше похожих на кошек с помойки. Да и «подпись» еврея была – сущие «кочережки да лопаты», а не затейливо заверченные буквы, как приличествует президенту. К тому же и бумага фальшивых «шекелей» была низкого сорта.
Вскоре и у Шейндл в чайной он обнаружил подделанные «шекели». То же самое у Ицке. Провэ первым учинил скандал, требовал денег. Затем – остальные. На замечание еврея, почему те не смотрели, что им приносили, они отвечали: «Мы думали, что вы выпустили новую эмиссию банкнот…» Больше всех было жалко Златоньку из лавки на углу Еврейской улицы. За семь фальшивых «шекелей» у нее выманили весь запас селедки вместе с другим добром.
Еще неделю тому еврей был героем синагогального двора, нынче все набросились на него с укорами: да что ж это творится, он свел с ума пол-Вильны еврейскими деньгами, покупками да обменами, черт знает ради чего.
На этом весь праздник и закончился. Все стали ругаться, друг друга обвинять, все из-за того, что еврей всех провел за нос. Дело дошло до полицейского с красной бородой, который патрулировал еврейский район, ел чолит у Велфки в ресторане и знал всех по именам. Дело ему не понравилось. Откуда еврейские деньги в Польше? Что это там еврейчики задумали? Аврэмкэ-анархист еле его успокоил подарком для его жены. Аврэмкэ также наказал еврею в жестких выражениях, чтобы тот прекратил распространять еврейские деньги и закрыл свой банк.
Так и закончилось президентство нашего еврея. С горем пополам он вышел из долгов, вызванный появлением фальшивых «шекелей», оставшись без гроша. Сколько сестра ему ни присылала, было мало, чтобы заткнуть орущие глотки.
Если б Шейнэ из чайной не подкармливала его, он свалился бы посреди улицы. Еврея бросало в дрожь в ожидании того, что Цох, хозяин дома, велит ему убираться из-за задержки с квартплатой.
Он сидел у пустого стола в своей мансарде и ждал, когда придет сторож Винцентий и велит спуститься во двор, так как хозяин мол имеет ему сказать пару слов.
И он таки дождался этого момента. Однажды утром в конце Швуэс Цох приехал на своей колымажке и велел Винцентию позвать еврея вниз для короткой беседы.
Хозяин со своим квартирантом, бывшим «президентом еврейского государства», который финансировал всех из своего собственного кармана и остался после всего в одной рубахе, стояли у ворот дома №12 на Немецкой улице. Цох спросил, как насчет квартплаты. Еврей начал мямлить, оправдываться, и Цох все это слушал. Слова еврея стекали с него, как с гуся вода. В итоге еврей глухим голосом прошептал: «Поверьте мне, пане Цох, я эти деньги не пропил. Кто-то меня подвел, подделал мои еврейские деньги. Когда-нибудь будет государство, оно не забудет кривду…» Цох взглянул на своего квартиранта, как будто видел его впервые. Когда-нибудь будет еврейское государство!.. Еврей сказал это с такой уверенностью… Может быть?
И Цох, который содрал бы плату за проживание даже с воробьев на крыше, вдруг широко улыбнулся и сказал: «Ступайте и снесите мне ваши «шекели», сколько их есть. Я возьму их как квартплату пока…сестра вам не пришлет. Еврей вынес Цоху пачку валюты, и сторож не поверил своим глазам, когда увидел, как хозяин засовывает цветные бумажки в карманы, усаживается в колымажку и бодрым «вье-о» гонит пони, карлика, вдоль всей Немецкой улицы. Цох плыл над виленскими улицами к дальней, дальней станции, где еврейские деньги имеют силу. Но до станции этой он не доехал… Дом его немцы стерли с лица земли, заодно с синагогальным двором. Он сам и еврей, придумавший еврейские деньги, ушли на смерть в Понары со всеми еврейскими соседями.
Перевод с идиш — Юрий Закон.