— Папа, позволь задать тебе четыре вопроса.
Мой первый вопрос: Ма ништана hалайла hазе миколь hалейлот — чем не похожа эта пасхальная ночь на остальные ночи года?
Шэбэхоль hалейлот — в остальные ночи года — ану охлим — мы едим всё, что пожелаем: и еврейское кисло-сладкое жаркое и нееврейскую колбасу, и рыбу с хреном, и раков, и запеканку из лапши, и мороженое. hалайла hазе — в эту ночь праздника Пэйсах — куло маца — всюду маца. Мама нам наказала, что если нам вздумается есть хомэц, мы можем отправляться в «колбасню», поскольку в доме, мол, царит Пэйсах. Куда ни глянь, повсюду, в каждом уголочке — порядок и чистота. Все сверкает и блестит. Посуда новехонькая, только из магазина. Мебель отполирована, двери вымыты. Окна вытерты. Служанка чиста и богобоязненна по случаю праздника. Из кухни доносится дух перченой рыбы, запах топлёного гусиного жира. К бульону приготовлены латкес и блинчики, клёцки, хрэмзлэх и фарфэлэх. Нам сразу велят натянуть кепки, рассесться вокруг стола, дают в руки молитвенники, чтоб туда заглядывали — и сидим мы, словно куры на насесте и глядим, как бараны на новые ворота…
Что за комедия? Что за игра?
То, папа, был мой первый вопрос. Другой мой вопрос: Что это вдруг мама, отослала куда-то бабушку на весь Пэйсах? Мы что, так стыдимся нашего праздника?
Не оттого ли, что покончили с египетским изгнанием, из рабов став народом? Иль неловко нам за Моисееву Тору, где, как известно, начертано: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», «…если голоден враг твой, насыти хлебом его, а если жаждой томим, — напои его водой…»
Может, стыдимся мы нашего Храма — Бэйт-hамикдаша, — который, говорят, был Храмом всех народов?
Или царями нашими гнушаемся, — теми, что не одними лишь войнами добыли славу себе. Они еще, говорят, писали редкостные книги и творили священные гимны?
А может быть, нам стыдно за наших пророков, что ходили в народ, сея правду, благочестие и справедливость, призывали не обижать нищего, не притеснять бедного, не обирать вдову, не грабить сироту? За тех пророков, что без страха обличали даже сильных мира сего — вплоть до самого царя, бросая им правду прямо в лицо?
Быть может, стыдимся того, что наши предки претерпели, когда их резали, жгли, вешали и топили, детей их малых на глазах матерей убивали, а они сносили все это молча — и лишь после всего бросались в пламя во имя Всевышнего с воплем «Шма Исроэль».- Этого ли мы стыдимся?!!
Я задал, тебе, папа, два вопроса. А вот мой третий вопрос:
Ты учил нас всяким языкам: старым и новым, но одному языку забыл нас обучить — нашему древнему еврейскому языку! Языку, на котором начертана Тора, языку пророков, языку большой и богатой литературы!
Почему мы не устаем повторять истории всех народов: древних и ныне живущих, — и лишь до истории одного народа, еврейского, нам не было дела?
Почему мы знакомы со странами чуть ли ни всего мира, а географии Эрец-
Исраэль для нас, как будто не существует?
Отчего мы совершенно точно и наизусть должны помнить, когда жили
цари персидские: Гастяг и Гарпаг, Камбиз и Дарий, не говоря уж про Ивана Калиту, при этом не подозревая, кто такой был Эзра и когда жил Иегуда Маккавей?
Почему мы знаем, кто такие Пушкин и Лермонтов, Гоголь, Горький и Толстой, и понятия не имеем о Иегуде Галеви, Левинзоне, Леванде, Гордоне и Менделе?
Почему даже малый ребенок знает у нас, что за праздник Масленица, а когда
наступает Ханука, никто не ведает, с чем ее едят?
Вот уже три вопроса я задал тебе, папа. А четвертый — он вот какой:
Почему так мил тебе Иван Иванович и так безразличен наш ребе Янкл? Почему звонит нам Иван Иванович в парадную дверь, а реб Янкл входит с черного хода?
Почему когда к нам является Иван Иванович, начинается тарарам и перестановка стульев. Все устремляются ему навстречу, не знают, куда усадить, а когда появляется реб Янкл, он застывает у двери, боясь, что снова придется не ко двору?
Почему, когда Иван Иванович, кривляясь и представляя, как еврей боится ружья, произносит: «Ой, вэй мир! Штрэляет!» — мы валимся со смеху? Когда же реб Янкл что-то хочет рассказать, то прежде заглядывает в глаза, охота ли нам его слушать?
Почему Иван Иванович имеет дерзость запросто подойти к моей сестре Матильде, потрепать за щечку и отвесить любой комплимент…Иное дело реб Янкл. – У того однажды сорвалось, что Матильда, мол, «из а файнэ бсулэ» симпатичная девушка, — наша мать его как огнем опалила: «Фи, жидовщина! Что за имя — Бсулэ?..»
Почему, когда приходит к нам русский учитель, мы к нему — со всем уважением, внимаем его речам и дрожим под его взглядом? Когда же наш еврейский ребе заходит раз в неделю изучать с нами сидур, тут уж мы с ходу начинаем издеваться над ним, нелепо шутить — нам становится совсем не до науки: то шапку его под кровать спрячем, то забросим калоши на чердак.
Почему мы каждый год подписываемся на журналы: «Нива», «Новое время», — делаем это вперед на целый месяц , чтобы часом не прозевать? Когда же, помнится, тебя кто-то спросил, почему ты не выписываешь еврейскую газету, ты посчитал этот вопрос оскорбительным.
Почему весь остальной мир чтит своих писателей, пишет о них целые книги, печатает их портреты, празднует их юбилеи, издает их тома, ставит им монументы, сэ тут зих хойшэх – дым стоит столбом! Когда же к нам недавно пришел еврейский
автор, ты его очень «любезно» принял по ту сторону двери и заявил: «Милостыню могу я Вам дать, но в книге Вашей не нуждаюсь…»
Почему так часто печатают в газетах сообщения о твоих пожертвованиях и твоих обещаниях, о твоих нееврейских стипендиях, однако что-то не слышно о пожертвованиях на еврейские дела?
Почему мама не пропускает ни одного ихнего бала? Когда же речь заходит о еврейской Талмуд-Торе, она не знает, как отделаться от «этих евреев, что хотят побольше урвать?»
Почему ты дал мне имя Алкивиад, а не Акива, как меня действительно звать в честь моего деда Акивы? Чем Алкивиад краше нашего великого ученого раби Акивы?
Почему моя сестра Клара не перестает танцевать на всех ёлках, если я столько
раз слышал, как за глаза ее зовут «Хайка» и «жидовка»?
Зачем вообще мешаются Мотл-портной, Бэрл-сапожник и Хаим-столяр
куда им не следует, желая решать чужие проблемы, когда их не просят и, более того, когда их гонят палкой взашей?
Зачем, зачем и зачем?…
Вот, пожалуй, все мои четыре вопроса. Теперь лишь остается спросить тебя, что ты
на это скажешь? И если ничего не сможешь сказать мне, я отвечу:
— Авадим hаину…- Рабами были мы…
Перевод с идиш Юрия Закона